Люди в голом - Страница 46

«Надо быть как все!» — с высокомерным смирением сказала одна мемуаристка, обращаясь к самой себе на страницах дневника, адресованного широкой публике. Публика любит бублики. Что ж… будем как все. Последнюю стеллерову корову съел в 1908 году некий Попов с товарищами. Будем как все. Если нам не дано оседлать тигра, то хотя бы покоримся ему, покоримся силе, но оставим для себя возможность представить ее в новом обличье. А пока вернемся к Толику и Принцессе. Но начать придется с Арчи.

Детство, семейные традиции и снова гуманитарная наука

С Арчи меня познакомила Ирена, экзальтированная питерская тусовщица. Она затащила меня к нему в гости после какого-то очень скучного литературного вечера, на котором я отсидел рядом с ней полтора часа, мужественно борясь с зевотой.

— Удобно вот так, без приглашения? — допытывался я уже в третий раз, когда мы шли по набережной канала Грибоедова, приближаясь к дому, где жил Арчи.

Стоял шумный питерский летний вечер. Было душно и пыльно. Из подворотен струился запах не вывезенных помоек, настолько неприятный, что я, помню, невольно поразился, какие все-таки у человеческой жизнедеятельности бывают странные последствия.

— Очень даже удобно. Не сомневайтесь, — ответила моя спутница. — У Арчи всегда проходной двор. К нему можно, знаете ли, приходить в любое время дня и ночи. Тем более, он сам хотел с вами повидаться, и я обещала, что вас приведу. Вы ведь в детстве дружили?

«Ну да, дружил. Мало ли с кем я дружил. Что, теперь к каждому таскаться в гости и вспоминать золотое детство? Да и Арчи этот, может, и вовсе не так уж жаждет меня видеть, как Ирена расписывает».

По правде говоря, идти куда-то мне совершенно не хотелось. Но коротать вечер дома одному, тем более без еды — я с утра не успел купить продукты — тоже было неохота. Поэтому я согласился составить Ирене компанию и заглянуть к Арчи. И потом она сказала, что он всегда хорошо кормит своих гостей.

Мы действительно когда-то знали друг друга. Правда, очень давно. В далеком и нежном детстве, наполненном болезнями, глистами, обидами, страхами, крикливыми детсадовскими воспитательницами, считалками, уродливыми игрушками, садистами-врачами, глупыми песнями, стишками и прочей дребеденью, из которой по мере взросления вырастаешь, как из старой одежды.

Его полное имя было Артур, но дома его называли Арчи, и с самых юных лет, знакомясь с кем-нибудь, не важно, со своим сверстником или со взрослым, он всегда представлялся как Арчи. Мой дед подружился с дедом Арчи еще в самом начале 50-х. Их сблизило общее несчастье: обоих прорабатывали на очередной сессии Академии наук как сторонников реакционных научных методов, расходящихся с задачами коммунистического строительства. С тех пор они стали ходить друг к другу в гости, вместе отмечали религиозные праздники, ездили отдыхать в Гурзуф, где дед Арчи построил себе дачу.

Их дружба передалась следующему поколению, как это часто бывает в известных семьях, гордящихся своими традициями. Она сохранилась эдакой семейной реликвией, но стала вялой, и наши родители, скорее, общались по инерции, в силу какой-то застарелой привычки. Династическая дружба вроде хронического заболевания. Сначала она кажется неприятной, но со временем свыкаешься. От нее невозможно излечиться. Даже повседневные заботы не помогают. Мы в силах лишь загнать ее в глубь нашей памяти. Но достаточно малейшего толчка, слабой искры, едва различимого под микроскопом микроба — и вот надоевший некогда субъект, чаще всего это пожилая, дурно пахнущая особа, знавшая, скажем, твою бабушку, сидит у тебя дома и уже в десятый раз рассказывает о том, какие хвори ее одолевают и в каких аптеках она покупает лекарства. Впрочем, в нашем случае, кажется, все было не так. Мои родители и в самом деле питали к отцу Арчи — им всем тогда было где-то около тридцати — удивительную для династической дружбы приязнь. Она укреплялась еще и тем, что семейство Арчи жило с нами по соседству. По-моему, так…

Во всяком случае, нас, еще маленьких, сопливых пятилетних мальчиков, тихих, как положено быть детям в интеллигентных семьях, выгуливали вместе в одном дворике. Пока мы с Арчи, вооружившись маленькими пластмассовыми ведерками и лопатками, возились в песочнице в компании других детей, взрослые чуть поодаль сидели на скамейке, курили, разговаривали и громко смеялись. Иногда, понизив голос, они затевали серьезный разговор, в котором звучали непонятные нам слова: «отъезды», «радио Свобода», «отказники», «сахаровский комитет», «самиздат». А потом, словно вспомнив о нашем существовании, подходили к песочнице и, не прерывая разговора, насмешливо разглядывали слепленные нами из мокрого песка маленькие нелепые постройки.

— Я вот, Леня, не понимаю, — сказал однажды моему отцу папа Арчи. — Ну что у меня, прости господи, за сын? Другие вон с горки катаются, бегают, в прятки играют. А этот красавец сидит — куличики лепит.

— Да уж, — поддержал мой папа. — Ну-ка давайте-ка, ребятки, вставайте! Насиделись в песке. Идите с горки кататься. Слышишь, Андрей! Марш отсюда! Хватит тут уже ковыряться, как жук в навозе!

Это было любимое выражение моего отца, и сколько я себя помню, он всегда по любому поводу произносил его в мой адрес. Что бы я ни делал: обедал, завтракал, готовил уроки, убирал на своем столе, играл на рояле, покупал в магазине продукты — я всегда, в его представлении, «ковырялся, как жук в навозе». Дорогой читатель! Вы когда-нибудь видели, как жук ковыряется в навозе? Я лично — нет. Должно быть, зрелище не самое аппетитное. Так вот я, милые мои, по мнению папы, всю жизнь был именно таким. Навозным жуком, шутом гороховым.